четверг, 25 сентября 2014
Мой привет Арману, Гейману, Disciples и всем некромантам моей юности.
Их ждали перед закатом...Их ждали перед закатом, но они вернулись, когда след последнего луча давно погас на мерзлых, покрытых солью инея пустошах. Лиловый дым вереска почернел и растворился в темноте, влившись в невидимое угольное море, шелестящее и стонущее по обе стороны от дороги. Пронизывающий ветер гнал над равниной скрывающие звезды тучи. Ночь была безлунной.
Они ехали без факелов и знамен, и когда в селении у подножья замка услышали топот копыт, то женщины завыли: если нет огня и не трубит горн, это значит, домой возвращаются не живые, а мертвые.
Так оно и было. Не было ни двухколесных повозок, ни завернутых в холстяные саваны тел, не было испускающих последний дух раненых и не было идущих по следам траурной конницы падальщиков. Вся сотня маркизата, два года назад выступившая из Верескового Предела по зову лорда Мейделиса, ряд за рядом молчаливо въезжала во внешние ворота замка; на новых лошадях, с новым оружием, в новых доспехах… и среди них не было ни одного живого.
Женщины уже не голосили.
Всадник, возглавляющий колонну, спешился во внутреннем дворе, рядом с горящими свечами алтаря Аурила, и откинул капюшон с лица. Это было лицо маркиза Эрхарда, Эрхарда Чернокнижника, который повел мужчин Предела на войну, но его волосы были белы как снег, а глаза больше не были глазами человека: они мерцали в полумраке тусклым голубым светом, словно светляки в Поющем Лесу, или приманка монстра из холодной и безжизненной морской глубины.
- Радуйтесь, - сказал Эрхард, и улыбнулся, и провел серой ладонью над алтарем. Под его рукой пламя свечей зашипело, съежилось и погасло, оставив сотню бессмысленно торчащих восковых огарков. – Это вам больше не понадобится. Я ведь обещал, что верну вам их всех до единого. Ну, что же вы растерялись? Принимайте свои подарки.
…В эту ночь в каждый дом маркизата вошла смерть – и осталась там навсегда. Больше не будет болезней, звучал с оскверненного алтаря голос Чернокнижника в то время, как бледные, мягко и бесшумно движущиеся воины склонялись над своими женами и детьми, больше не будет старости и детского мора. Больше не будет боли.
И он говорил правду; но ночь его возвращения так и осталась ночью, когда по всему Вересковому Пределу стоял крик.
Из похода лорд Эрхард привез отряд пленных, прибывший под конвоем как раз тогда, когда у детей маркизата заалели глаза и разыгрался аппетит; десяток сундуков с книгами и артефактами; и жену.
До войны в Пределе любили подтрунивать, что маркиз не иначе как ищет себе эльфийскую принцессу - но никому не пришло в голову засмеяться, когда в ночь крика он снял с коня застывшую в седле женщину в запыленной накидке из серебряных паучьих кружев.
В лилово-черных гранитных пустошах, в продуваемом всеми ветрами замке красота Ллих'таэр была нежной, как молоко забытых созвездий, прозрачной, как целебная ключевая вода, и острой, как мираклийский ятаган. От этой красоты хотелось плакать даже мертвецам. В минуту, когда в Пределе не наступил рассвет, и погасло дыхание последнего младенца в колыбели, с ее губ сорвалось проклятье поганой нежити, и она рухнула, оледеневшая и померкшая как сияние в помутневшем алмазе. Проклятье зазвенело стеклом и вогнало сотню осколков в руки Чернокнижника, закровоточившие мелкими грязными каплями; капли впитались в кружева, разъели паутину, оставили смазанную пальцами полосу на коже… и ее померкшая головка бессильно легла к нему на плечо.
Ее одевали мертвые служанки, и она была единственной, для кого накрывали длинный стол в обеденном зале и разводили огонь в очагах. Воплощение неувядающей жизни в окружении камней и кусков безжизненной плоти, ходящей и говорящей в насмешку самой земле. Каждое утро она стояла на стене и ждала рассвета, который гасили тяжелые грозовые тучи. Каждое утро мертвые дети собирались под стеной поглазеть на нее. Они прятались за брошенными телегами и сваленными плугами, сбиваясь в настороженные, застенчивые, жадные стайки, и шептались, споря, на кого из звездных духов она похожа, и какого цвета у нее кровь. Она видела их копошение, и ей казалось, что они приходят ждать, не кинется ли она вниз, чтобы тут же растащить ее тело как мелкие омерзительные гиены; потом, однажды стоя на стене перед невидимым рассветом, она запела песню, которую давным-давно пели сами деревья в эльфийском лесу, и после первой строфы дети начали выбираться из укрытий и взбираться повыше, похожие на зверьков, зачарованных лунным светом. Их синюшно-бледные личики, поднятые к женщине наверху, были серьезны и сосредоточенны. Они слушали, слушали, слушали.
Это был первый день, когда Ллих'таэр по собственной воле вошла в покои своего мужа.
Замковые слуги, выезжая на границу за свежей кровью, рассказывали любопытствующим: с госпожой творится что-то странное. Сначала она тускнела с каждым днем, делаясь все больше похожей на призрачную тень, потом внезапно засияла так, что смотреть на нее стало все равно что на январское солнце, а теперь снова стала задумчива и холодна настолько, что в ней и не заподозришь живую.
«Эльфы», - многозначительно тянули мужчины и качали головами.
«Да причем здесь эльфы», - хмыкали их жены, которые, лишившись большей части домашних хлопот, расшивали платья блестящими гематитами, заманивали странников на пустоши и плясали на старых алтарях, давя босыми ногами бычьи потроха. Но они по-прежнему оставались женщинами, и потому прекрасно знали, о чем на самом деле была печаль маркизы.
Она проводила за порог ненавистную нежить, надеясь, что вместо противоестественного могущества он найдет свою смерть на костре; а спустя несколько ночей проснулась в немом ужасном томлении по его рукам, и больше не смогла, как ни пыталась, вдохнуть полной грудью. Словно огромная земляная жаба села ей на сердце. Земляные жабы не делают разницы между крестьянками с заскорузлой кожей и эльфийскими принцессами: Ллих'таэр тосковала по Эрхарду.
В кошмарах наяву ей виделось, как он скребет ногтями сырую землю, выдергивая на поверхность все, что было давно упокоено; как он позволяет червям съесть свое лицо, обнажая под шевелящейся массой скалящийся череп лича с огнем в пустых глазницах. Она испытывала ужас перед его возвращением и дожидалась его в безумии, чувствуя, что это она сама начинает гнить изнутри.
Вересковый Предел все глубже хоронил ее в себе. Паутина подвесных мостов, берилловые залы и вечный листопад Умолкшего Леса начали заволакиваться в ее памяти зыбкой дымкой, как будто были просто сном в слишком ярких желтых тонах, пресным и бессмысленным, как лубочная картинка. Даже думая о полянах своих детских игр в попытке представить ощущение тепла солнечных лучей и запах нагретого разнотравья, она могла вспомнить лишь те цветы, что приносил ей Эрхард - черные сухие иммортели и невинно-розовый колхикум, распускающийся на скалах зимой.
Огонь в камине не согревал, а обдавал холодом. И тогда она поняла, что старые боги оставили ее. Она была женой своего мужа, и она была проклята.
Чернокнижник вернулся белым днем, когда маркизат, спасаясь от света, спал в подвалах и склепах. Самому ему, как и его кошмару, высекшему копытами сноп искр из гулкой замковой брусчатки, свет вреда уже не причинял.
Пройдя сквозь анфиладу пустых занавешенных залов, он нашел ее у себя в спальне, сидящей на кровати в скорченной, жуткой позе: волосы лежали по покрывалу длинными свалявшимися клетями, на выставленной вперед руке старыми сапфирами темнели порезы. У ее ног сидел трехлетний мальчик, завороженно глядящий, как она цедит для него в чашу голубую эльфийскую кровь.
Или убей меня, сказала она, не поднимая взгляда, или возьми меня к себе. Ты все равно уже отнял у меня мою жизнь; так доведи дело до конца.
Эрхард наклонился и поднял ребенка на руки, позволив ему сделать глоток, но не позволив вылизать чашу дочиста. Серьезно уточнил:
- Так ты хочешь умереть, или хочешь, чтобы я тебя забрал?
Она наконец посмотрела на него: черви не тронули его мрачного, жесткого, бальзамически-благородного лица, маски воина, не колдуна. Эта иллюзия одной пропахшей дымом и сталью ночью на поле битвы стоила ей всего: человеческий рыцарь, которому она доверилась, которого под утро нашла, перевернув бесчисленное количество распростертых в грязи тел…сквозная дыра в его груди и зеленая гниль, заклубившаяся внутри этой дыры под шепот нечестивой молитвы… Ей показалось, что с этой молитвы минула тысяча лет.
Забери меня, сказала она без голоса.
@темы:
лирика,
обрывки
-
-
28.09.2014 в 08:26-
-
28.09.2014 в 11:22