And everything you love
Will burn up in the light (с)
Флавиус Вермеер искоса, поверх бумаг наблюдает, как француженка склоняется над мольбертом неумехи Санд и, зажав в одной руке кисть и палочку, исправляет что-то парой быстрых размашистых движений; взлетают золотистые крылья коротких рукавов.
- Все же не будем заставлять его тень жить своей собственной жизнью, как считаете, Ди? Отделение тени у нас внесено в раздел Темных искусств и карается законом вплоть до заключения в Нуменгард… Вот, теперь совсем другое дело. И не забывайте о возможности преждевременного оживания, это зрелище, поверьте, не из приятных.
Флавиусу не нравится ее тяготение к маггловской мертвой технике рисунка. Ему не нравится то, что лекция – ее ведь пригласили провести лекцию, а не делать что в голову взбредет - так естественно, сама собой перетекла в мастер-класс. И больше всего ему не нравится ее внешность, небрежно сплавившая вместе прозрачность Боттичелли, мерцание Рафаэля и броскость Гюстава Моро. Женщина вообще не способна стать настоящим художником, а уж смазливая женщина… тут не о чем говорить. Заниматься искусством в перерывах между выбором тряпок и любовников? Шла бы ты на какую-нибудь богемную вечеринку, Ксения Эллен, и не давала этим юным бестолочам надежду на то, что когда-нибудь они будут писать лучше среднестатистического тосканского маляра.
Бестолочи, конечно, в восторге. Время лекции вышло пятнадцать минут назад, за окнами дождевые облака пожирают красный закат, а группа, высунув языки от усердия, продолжает корпеть над холстами и жадно впитывать ее грассирующее воркование. Флавиус понимает, что сам вот уже две минуты пялится на вырез ее блузки, где поблескивает нагретая кожей рубиновая капелька, и отпускает про себя грязное ругательство.
Словно услышав его, она вскидывает взгляд на часы.
- Господа! Я дико всех задержала, мои извинения, - и с лисьей лучистой улыбкой принимает бурные заверения в удовольствии посидеть подольше.
Наконец все освобождают аудиторию. Флавиус уже возвращается к остервенелым попыткам закончить составление расписания занятий, когда чувствует прикосновение к плечу.
- Спасибо, что подстраховали, месье Вермеер, - говорит она. – Это всего лишь второй раз, когда меня пригласили провести лекцию. Я могла начать тонуть на ровном месте.
- Непохоже было, чтобы вы чувствовали себя неуверенно, - недружелюбно отвечает он. Она все еще здесь?
- Благодарю, - ничуть не смущается она. – Вы остаетесь сумерничать? Кажется, сегодня мы последние в Академии.
- Не гасите свет, когда будете уходить.
- Ах! - в ее голосе появляются смешливые нотки. – Антонин, видели ли вы раньше человека, столь свирепо неподвластного моим чарам?
- Это воистину достойно восхищения. Или сострадания?
Вздрогнув от неожиданности, Флавиус отрывается от демонстративного изучения ежедневника и видит, как незнакомец входит в аудиторию – мягкими, бесшумными, вкрадчивыми шагами. От этой кошачьей поступи позвоночник продирает холодная дрожь. Явно не школяр и уж явно не преподаватель… как он вошел, если после девяти срабатывают охранные чары?
- Как невежливо с моей стороны, - певуче тянет Ксения Эллен. – Я вас не представила. Месье, это Антонин, моя судьба… по крайней мере на ближайший месяц. Антонин, это месье Флавиус Вермеер, профессор Флорентийской Магической Академии Искусств и бывший ведущий реставратор Покинутых Иллюстраций в Амстердаме.
- В самом деле? – светло-серые глаза в контрасте с черной рубашкой казались бы мертвенно-белесыми и пустыми, если бы не темная кайма, резко очерчивающая радужку. Он смотрит с насмешливым, почти благожелательным интересом. – Тот самый Флавиус Вермеер, которого допрашивали по делу о пропаже неких кельтских рукописей времен Основателей Хогвартса?
- Месье был просто свидетелем, - вступается она тоном доброго следователя. – Он даже не проходил процедуру с сывороткой правды.
Министерство? Аврорат? Черта с два, одна только цепочка карманных часов этого словака (русского?) стоит как годовая аврорская зарплата – а уж на запонки и перстень с чистым как слеза девственницы алмазом оперативникам и за всю жизнь не нагорбатить.
Министерские крысы получают побольше, но для Министерства эти слишком…
- Ну все, ребятки, достаточно, - сквозь зубы бросает он и дергает петельку манжеты, чтобы вытащить…
Ведьма застенчиво поводит плечом и с невинным кокетством скрепляет узел вьющихся волос длинной заколкой, в которой Флавиус словно в дурном сне узнает свою волшебную палочку.
Красивая пара, оживает в оцепеневшем от паники разуме единственное мышление, которое не отключается никогда - профессиональное. Она высокая, совсем немного ниже него – как раз настолько, чтобы чувствовать себя под его защитой, но не тянуться изо всех сил для поцелуя. Его стоит писать холодными тонами, ее – теплыми; в его обманчиво-ленивых движениях поет беспощадная сталь, в ее нежной светящейся одухотворенности сквозит легкомыслие, граничащее с бессердечием. Оба с любопытством взирают на него, и в это же время ее ладонь скользит вниз по его предплечью, запястью; медленное сплетение их пальцев выглядит развратнее, чем любая порнографическая композиция. Шестая карта Аркана, Любовники. Существование Флавиуса Вермеера на этой бренной земле для них не значительнее песчинки: в его светлом и ее темном взгляде – одинаковая готовность легко, без особых нравственных терзаний переступить через его труп.
Он никогда не думал, что попадется настолько глупо: жадным юнцам, уверенным в собственной неуязвимости, в том, что они будут жить вечно. Подобная уверенность не слушает голоса осторожности, неподвластна страху потерь, она неподкупна и эйфорична, словно наркотик. Человек средних лет, обремененный домом, карьерой, репутацией и секретами беспомощен перед этой уверенностью как младенец.
- Интересно, чем же эта старая книжка заинтересовала таких молодых людей? – совладав с собой, Флавиус меняет тон на ворчливо-миролюбивый: сейчас лучше не отпираться.
- Поверьте, мы найдем ей намного лучшее применение, чем вы, - улыбается Антонин.
- Не жадничайте, - подпевает француженка, - вы ее, наверное, уже выучили наизусть, пора и честь знать.
Он выдерживает паузу решающегося человека, тщательно, по линейке выравнивая писчие принадлежности и считая про себя секунды.
- Что ж, справедливо, - наконец говорит он. – Но сами понимаете, с собой я ее не ношу. Придется прогуляться…
Краем глаза он видит, как Ксения приподнимается на цыпочки и шепчет что-то на ухо словаку. Тот окидывает Флавиуса взглядом с головы до ног и заливается неприятно-веселым мальчишеским смехом:
- Умилительно? Я бы сказал, самоубийственно.
- Прошу прощения? - не сдерживает раздражения профессор. Он терпеть не может, когда ему уделяют внимания примерно как элементу декора.
Через секунду лишенные загара пальцы смыкаются на лацканах его пиджака, и Антонин встряхивает его как мешок с опилками.
- Если сейчас я достану Компас, что вы готовы поставить на то, что он не обнаружит в радиусе десяти метров трансфигурированных предметов? Как насчет здоровья? Свободу? Может быть, жизнь? Что скажете, месье - нам все-таки придется прогуляться, или закончим здесь?
Палочка, кончик которой заставляет Флавиуса задирать подбородок все выше, сделана из кровавой ядовитой акации. От людей, которые выбирают это дерево (или которых выбирает оно), лучше держаться подальше, но данное знание сейчас актуально как результаты теста Роршаха маньяка, занесшего над вами нож для колки льда. Словак взвешивает в ладони Компас и щелкает цельной хрустальной крышкой.
- Люблю начинать с Круциатуса, - доверительно сообщает он.
- Все, все, я понял! - поспешно останавливает его Флавиус. - Ваша взяла, она здесь. Где я прокололся?
- Да в общем, нигде, - откликается вместо Антонина Ксения (она неторопливо собирает сумочку), - он всегда так разговаривает. Но, честно говоря, легко предположить, что такой занудный параноидальный фетишист будет держать краденое при себе, чтобы чахнуть над ним как дракон над сокровищем. Ой! Кажется, это было грубо.
«Ты драклова поганая стерва», - едва не срывается у профессора, но палочка из акации и приглашающий прищур – давай, скажи, - длинных глаз парализуют слова в горле.
Он молча отдает словаку перо, которым писал расписание. Тот сверяется с Компасом и равнодушно, словно отбрасывая ненужную обертку, выпускает лацкан профессора.
Потом он произносит заклинание возвращения формы; француженка заглядывает ему через плечо, некоторое время всматривается в испещренные ювелирными иллюстрациями страницы и кивает.
- Она и в самом деле крохотная. Вот видите, месье Вермеер, это совсем не больно.
- Поскольку у вас уже есть штрафное очко за попытку обмана, считаю нелишним напомнить вам очевидные вещи, - скучным голосом говорит Антонин. – Надумаете заявить об ограблении – всплывут все ваши маленькие секреты. Надумаете хоть кому-нибудь рассказать о нашем визите – и я за вами вернусь. Надумаете искать меня – и я сам вас найду. Хоть один нелицеприятный отзыв о мадемуазель Эллен… уловили суть?
- Да.
- Прекрасно. Вы готовы, ангел мой?
- Готова, - ведьма вскидывает сумочку на плечо и, проходя мимо Флавиуса, мимолетно и весело целует его в щеку. – Вам сегодня очень повезло, профессор.
Прикосновение ее губ вгоняет его в такой ступор, что он даже не пытается выхватить свою палочку из ее прически.
- Кто вы такие? – только и удается спросить ему.
Обернувшись от двери, словак демонстрирует «Змеиные песни» - и улыбается светлой и жуткой улыбкой:
- Мы те, кому это принадлежит по праву.
Прислонившись лбом к стеклу, Флавиус наблюдает, как они переходят мост, выходят на набережную Арно и сворачивают в сторону Понте Веккьо. На мокрой от прошедшего дождя мостовой блестят размытые пятна фонарного света. Она вспархивает на парапет, становится над черной водой; высвобожденные волосы в сиянии городской иллюминации падают ей на спину расплавленным красным золотом.
Она кидает палочку в реку. Статуи смотрят слепыми неподвижными глазами.
Две тени скользят по набережной: еще одна припозднившаяся парочка, ничем не отличающаяся от десятков прочих, вышедших полюбоваться ночной Флоренцией. Когда она запинается на парапете, он удерживает ее за талию, а она откидывается назад, в полупадении во тьму пропуская между пальцами воздух. Он сдергивает ее вниз и привлекает к себе; она обвивает рукой его шею и не прерывая поцелуя вытягивает что-то из внутреннего кармана его пиджака. Флавиус скорее догадывается, чем видит - это «Змеиные песни».
Те, кому это принадлежит по праву. В это мгновение, глядя на их эйфорическое, жадное и вместе с тем легкомысленное объятье, ему кажется, что они действительно неуязвимы и будут жить вечно.